В темно-синем лесу, поблизу от деревни Старые Говнища жили да были листья.
Тьма тьмущая листьев. Ковыльных и лопушиных, липовых и укропных... И сосновые иглы были среди них, и неповоротливый Кактус, обративший свои листья, для собственной защиты, в острые-преострые Иглы.
Каких только листьев там не было! Черешковые и сидячие, двуперистораздельные и цельнокрайние, ланцетные и сердцевидные. Одни источали из себя Медвяные Капли, а иные, на вид сочные и сладкие, насквозь были пропитаны Ядом…
Листья верили в Дерево. Они не видели его, но знали, что это Оно дает им соки для жизни (для чего существуют таинственные «Девять Каналов», как учит многомудрая сефер «Эц Хаим»), это Оно выносит их туда, где веет Ветер и сияет Солнце. В незапамятные времена, рассказывают, явившись им в грозе и буре, когда многие Ветви были сломлены в Лесу, Дерево дало им Заповедь и заключило Завет: отдавать ему, Дереву, созданные Листьями крахмалы и сахара, кроме тех, что нужны им самим для построения Почек и Стеблей. А Оно, Дерево, в свою очередь будет, не иссякая, поить их Живой Водой, простирать туда, где есть Воздух и Свет.
Так бы и жили они, не тужили, если б
не появился однажды среди них совершенно Необыкновенный Лист. Он говорил, что послан самим Деревом для спасения погибавших Листьев, он учил листья Новой Жизни.
– Погибший лист не погибает, – учил он, – если уверовал в принесенное мною вам спасительное учение. Ибо есть у Пославшего Меня некий чудесный Гербарий, куда складывает Он все Листы, жившие праведной жизнью. Ни печали, ни воздыханий не знают Листы, попавшие в тот Гербарий! Новые, дивно-совершенные тела даны им там, и мирно шелестят они, ночью озаряемые лунным светом. А днем нежно светит им Солнце, утренняя роса омывает их, овевает прохладный ветерок. И звучит чудная Музыка Сфер…
– Гербарий тот еще именуют Книгой Жизни, и никто, не записанный в Нее, не внидет и в Него, – остерегал он сомневающихся. – Чудна эта Книга и объемиста, о многих и предивных вещах трактует она…
Поистине, необыкновенным был тот премудрый лист, и от кого ж еще мог он получить дивное учение свое, как не прямиком от Дерева!
Ученики звали его Всесовершенным, и действительно, что-то от каждого листа по отдельности и от всех их вместе было в нем. Говорил ли он с цельнокрайними листами – и нечто цельнокрайнее сквозило и в нем. Толковал ли он с перистораздельными – и только слепой не увидел бы, что есть и в нем некая перистораздельность. И с черешковыми беседовал он на понятном им языке, и для сидячих находилось у него нужное слово.
– Для всех стал я всем и каждым для каждого, – несколько туманно пояснял он, – дабы всех привести к пославшему меня Дереву. Ибо несть ни клена, ни ясеня, но равно благосклонно Дерево ко всем, жаждущим обрести Истину, и каждый волен прильпнуть к Нему! Взгляните на лилии полевые! У них нет Дерева, и никому не отдают они Сахар и Крахмал. Но и Соломон во всей славе своей не одевался пышнее...
– А что, что будет с теми, кто пойдет против твоего учения, – беспокоились листья.
– У всех – разныя судьбы, но ни одной счастливой! – скорбел о погибавших листьях Всесовершенный Лист. – Одних Дворник сметет чудовищной Метлой в Кучу, зажжет с четырех концов, и огнь тот не угаснет. Другие, возможно, попадут под Асфальтоукладчик, в раскаленный Битум, и до века будут оставаться в нем со стесненной и скомканной душой, скорбя о навеки ушедшем счастье бытия. Но и тем, кто избежит этих судеб, радоваться нечему! Истинно, истинно говорю вам, что жуткий Червь-Гусеница будет грызть его, и не умрет тот червь, и не устанут его челюсти, и не затупятся зубы.
А иной ввержен будет во тьму кромешную, кою мудрецы называют Мировой Коровой. Страшными зубьями изорвет и измельчит она его плоть, коя затем будет низринута в жуткие круги Желудка, где будет медленно, в невыносимых муках растворяться в Желудочном Соке. Но и этим не исчерпаны будут муки его, ибо, по извержении Коровой, будет он лежать безвольным лепехом, а кошмарные Грибы будут медленно прорастать белесыми и липкими нитями Грибницы своей сквозь жалкие остатки его плоти, высасывая последние соки. И будет искать смерти, но не найдет ее…
Страшен Нижний Мир для неуверовавших в Новую Жизнь, поистине страшен! Там бродят жуткие и ненасытные чудища, именуемые Маленькими Детьми. Некогда одна из этих чудовищ сплела из Ромашек, сорванных вместе с листьями, венок. О, венок! Страшное, поистине страшное орудие пыток для листьев, где тела их, смятые и перекрученные, медленно иссыхают, умирая лютой смертью... Так вот, чудище принесло венок на берег Реки и ушло купаться, оставив его на песке и забыв о нем навеки! Совсем рядом с Ромашками в Реке, наслаждаясь ее влагой и прохладой, покачивались Кувшинки, и Ромашки взывали к ним, но те оставались равнодушны к чужим мучениям, и ни одна капля влаги не смочила ни единого лепестка ромашек! Они так и высохли там, вечернее солнце иссушило их, а потом копыта ослов и верблюдов превратили в пыль...
Убоялись листья чудовищной судьбы, ожидавшей их, вострепетали и восшумели, – и приняли учение Новой Жизни. А прежнее, в котором были воспитаны, стали, посмеваясь, называть «дубовым» и «ветхим».
Но большие споры пошли среди них относительно того, как можно приникнуть к источнику Новой Жизни. Поочередно! – считали монадники. – Попарно! – возражали им супротивники (диадники). А третьи, отвергая и то и другое, учили о мутовчатости листорасположения. Но и этим не удалось уговорить всех, напротив, пошли у них нешуточные споры относительно того, сколько листьев может входить в мутовку, и одни считали, что три (триадники), другие – что четыре (ересь квадрупольности) и даже более (ересь поличленников).
Все яростнее становились споры, заходясь в которых краснели и бурели листья. Все ниже склонялись они по ночам в поисках Истины над древними пергаментами – и не замечали того, что и сами желтеют, подобно своим Хартиям.
А там хлынул холодный Дождь, налетел Порывистый Ветер – и один за другим стали листья отрываться от породивших их Веток, и, медленно кружась в хрустальной синеве, падать на Лесную Подстилку…
Так закончилось Лето и пришла Осень…
(с)В.Сергеев
|
