я поэт, зовусь я ктулху, я вас всех сейчас сожру

ПИСЬМО ИЗ ДЕТСКОГО ДОМА

Здравствуй, мама, это я — твой Серёжа,
Я пишу тебе из детского дома.
За окном уже стемнело, но все же
Я успею написать до подъёма.
Только ночь мне пережить и осталось,
Завтра, видимо, закончится детство.
Ну, а детство — будто всё показалось,
Ничего мне не оставив в наследство.
Ни фамилии, ни даты, ни отчества —
Только имя на бумажке подброшенной.
И проклятое клеймо одиночества:
Нелюбимый, нежеланный, непрошеный…
И обшарпанный забор, разумеется,
Чтоб глаза вам не мозолить сиротами,
И дорожка от ворот, чтоб надеяться…
Да я ж всё детство простоял за воротами!
Я делюсь с тобой бедою своею
Не за тем, чтоб ты меня пожалела.
Знаешь, плакать я уже не умею:
Нынче камень там, где раньше болело.
Боль в подушку вся давно просочилась,
И с годами как-то стёрлась обида,
Да и жизнь меня ещё научила:
Если больно — не показывай вида!
За слова меня прости ненарочные:
Не со зла я написал, что исправлено.
Не волнуйся, ведь письмо, как и прошлые,
Никогда тебе не будет отправлено.
Я давно тебя простил и, поэтому,
Мне не нужно твоего снисхождения.
Просто… писем мне писать больше некому…
Да, просто, завтра у меня… День рождения…

(с)

36-ти летний Адам Леннард (Adam Lennard) из Ричмонда разговаривает во сне. Это бывает со многими, но Адам — особенный. Во-первых у него есть талант говорить короткими, но очень интересными фразами. Во-вторых, у него есть любящая жена, которая старательно записывает изречения мужа и выкладывает их в блоге. Последнее время она обзавелась диктофоном и автоматизировала процесс...
А еще она приторговывает футболками с напечатанными цитатами Адама...
Например вот такими:

- Не оставляйте утку там. Это же совершенно безответственно. Посадите ее на качели, пусть порадуется.

- Мне нравится, что ты лось. Да. Такой пушистый-пушистый.

- Ты не можешь быть пиратом, если у тебя нет бороды. Я так сказал. Мой корабль — мои правила.

- Ты милая. Милая-милая-милая-милая. А теперь иди отсюда и будь милой где-нибудь в другом месте. Мне надоело.

- Не надо. Не сажайте лапшу и пельмени в одну лодку. Они будут драться. Лапша хулиганит. Бедные пельмени.

- Я не могу справиться с котятами. Слишком много усов! Слишком много усов!

- Цок-цок, цок-цок. Сделайте так, чтобы копыта не стучали! Кто привел лошадь в спальню? А-а-а… Похоже, я сплю в сарае.

- Тсссссс! Тсссссс! Говорю тебе: твой голос, мои уши. Плохая комбинация.

- Я хочу быть ковбоем. Я не хочу быть пандой. Панды глупые и скучные. Плохая панда!

- Пингвины-вампиры? Гвинейские свиньи-зомби? Нам конец… Нам конец…

- С каких это пор мое нижнее белье тебе идет? Сними его! Сними его с лица!

- Я не хочу умирать! Я люблю секс. И пушистых животных.

- Я не прибавил в весе, это твои глаза жирные.

- Я - за-ме-ча-тель-ный. Попробуй с этим справиться, говнюк!

- Твоя мама снова в дверях. Похорони меня. Закопай меня глубоко…

- Пожалуйста, проходите мимо, иначе я должен буду стоять здесь и говорить что-то настолько захватывающее, что мне придется помнить это весь остаток дня, а я этого не хочу. Спасибо!

- А теперь отвали и дай мне погреться в лучах счастья быть мной.

- Дай-ка я тебя обниму. Почувствуй, как я сдавливаю твое жалкое тельце. Блаженство. Чудесно.

- Когда забиваешь на работу, дела идут на лад.

- Я бы предпочел ободрать с себя кожу и искупаться в уксусе, чем общаться с тобой. Но это просто мое мнение. Не принимай близко к сердцу.

- Чечевица — зло. Абсолютное, вонючее зло. Уберите ее от меня.

- Пушистый зайка + любопытный нос + большие уши = супер-смесь.

- У меня ужасные, ужасные, ужасные предчувствия насчет заварного пирога. Ужасные.

- Я весь синий в жирную крапинку. И я горжусь этим.

- Знаешь, ты вовсе не какой-нибудь там прекрасный цветок. Да даже если бы и был, я бы стал травой и вырос бы рядом чтобы ЗАДУШИТЬ ТЕБЯ НАХРЕН!.. Люблю тебя!

- Не ешь желе! Не ешь желе! Я из лягушечки его сделал. У тебя зубы позеленеют… будут как маленькие яблоки.

- У меня есть бобер, собака, кошка, и мешок. Теперь, когда у меня это есть, ты — иди нахер. Всё мое.

- *нараспев* На-а-адо бы тебя-яя лицом об сте-ену…

- “Я тебя люблю! Нет я не говорил этого, не говорил, не говорил, не говорил. Я просто кашлянул… Дааа-дааа, кашлянул”

- Мои барсуки устроят ад в твоей заднице. БарсукорастИя!

Сообщение было изменено 06 декабря 2011 в 11:03

Почему-то вспомнились военные сборы и, в частности, отдельные перлы офицеров нашей военной кафедры. Пока парочка, потом как вспомню, буду еще добавлять...

1. Товарищи курсанты, песню надо орать так, чтоб мышцы на жопе дрожали!

2. Кончил дело - оботри станок

3. Я не сплю сутками... и с курями тоже...

4. Очаг ядерного поражения - это мрак, это ужас, это как небритый дневальный!!!
.....

5. Товарищи студенты! У советской армии появился новый танк. Он выдерживает температуру от минус трехсот до плюс трехсот градусов по Цельсию. Что вы сказали? Вам на физике говорили, что меньше минус двести семдесят три градуса не бывает? Ну, товарищи, танк новый, физики могли не знать...

6. Отравляющие вещества - это когда один раз вдохнешь, и больше не надо...

7. Я вам кто: майор Советской Армии или паровозный свисток на Казанском вокзале?

8. Я не "Атас!" я - майор Скуба! (фамилия преподавателя военной кафедры)

9. Солдат должен верить командиру, а не инстинкту самосохранения. В конце концов, инстинктов много, а командир - один!

10. При сигнале "Воздушная тревога" отделение укрывается в щели. Не бойтесь, это не та щель, которой вам здесь так не хватает...

Сообщение было изменено 15 февраля 2012 в 07:03

Анекдот с того времени!

Летят две вороны на дозвуковой скорости:
- Стена!
- Вижу.
Шмяк-шмяк.
Летят две вороны на сверхзвуковой скорости:
- Стена!
Шмяк.
- Вижу.
Шмяк.
Летят две вороны на гиперзвуковой скорости:
Шмяк-шмяк.
- Стена!
- Вижу.

Трудности (советского/российского) кино

Очень большие трудности у киношников. Самые большие, жуткие трудности у киношников. Прямо не знаешь. Требования к достоверности возросли, а танков старых нет, маузеров мало. Фрак народ носить разучился. Хамство и грубость в Сибири как раз получается ничего, а образование в Петербурге не идет пока. Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит - еще ничего, а как рот откроет - так пока не идет. Или, там, собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности...

Чувствуется, что ему рассказывали. Может, требовали, ругали, зарплаты лишали, по больничному не платили. Ну, чтобы сыграл он чувство этого достоинства. И, видимо, хочет: и голову поднимает, и на цыпочки, и выпивает, чтоб укрепиться, но еще не знает как.

Женская гордость - так, чтоб без мата, изнутри... Ну, еще когда лежит, укрывшись простыней, диктор говорит:

"Гордая очень". А когда откроется, так еще пока не доносит - вздрагивает, косится, и это еще чувствуется.

Граф английский - тоже неловко, боком, все боится войти к себе в замок. Ну, если пиджак от шеи на четверть отстает и шейка как пестик в колоколе, как же ты аристократизм покажешь, если штаны и пиджак надо непрерывно поддерживать?! Или руку королеве целовать, или панталоны держать. И руку пока еще надо у нее искать: она тоже пожать норовит.

Еда не дается пока, вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды: тоже норовят целиком заглотнуть и еще - в сумку. А это реквизит.

И старики подзабыли ходьбу такую, чтоб пиджак не двигался отдельно от хозяина. Или - весь гитлеровский штаб в мундирах не по размеру, а диктор говорит, что вся Европа на них работает. Но это все внешне, конечно, и раздражает какого-то одного, кто остался в живых и еще помнит.

Внутренне плохо идут споры, даже литературные. Все как-то придерживаются одного мнения и, ради Бога, не хотят другого, ради Бога.

Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение... Их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги. Консультант один, лет восьмидесяти двух, тоже уже замотался: Душанбе, Киев, Фрунзе, Ташкент... "Извольте, позвольте", "Только после вас", "Я был бы последним подонком, мадам, если бы оставил вас в соответствующем положении". Не идет фраза: "Позвольте, я возьму на себя" - или: "Вам ведь трудно, разрешите я..." А уж фраза: "Я вами руководил, я отвечу за все" - прямо колом в горле стоит. А такая: "Мне не дорого мое место, дорого наше дело" - получается только по частям.

Сложно пока стало играть эрудированного, мыслящего человека, и хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается, такой перекос лица еще не убеждает.

Сохранились костюмы и обувь, но, когда мы над старинной дворянской одеждой видим лицо и всю голову буфетчицы современного зенитного училища, что-то мешает нам поверить в ее латынь.

Группа американских ковбоев на лошадях пока еще криво скачет, и даже у лошадей наши морды.

Ну а там - баночное пиво, омары, крики "Я разорен!" или "Мне в Париж по делу!" хоть и русским языком, но ни исполнитель, ни аудитория этого языка пока не понимают.

Но с уходом стариков со сцены и из зала равновесие между экраном и зрителем постепенно восстанавливается.
(c) Мих. Жванецкий

Два яблока

В Одессе отец зажал сына в углу.

- У тебя два яблока. Я одно выбросил. Сколько у тебя осталось?

Тихое скуление.

- У тебя было два яблока. Я одно порезал на куски. Сколько у тебя осталось?

Скулеж, тычки, прижатие к стене.

- У тебя было два яблока. Я одно сожрал. Я! Я сожрал. Сколько у тебя осталось?!

Плач, рев, удары.

- Ты держал в своих грязных руках два немытых яблока. Я вырвал у тебя одно и сожрал. Сколько у тебя осталось?

Крик, плач.

- Папа! Не надо!
- Нет надо! У тебя было два яблока. Я у тебя вырвал и растоптал одно. Одно из двух я растоптал ногами. Сколько у тебя осталось?!!

Дрожание, вой, крики, визг мамы.

- Оставь ребенка.
- Он идиот. Я меняю условие. У тебя было два яблока. Одно сожрал ты! Ты сам сожрал одно! Сколько яблок, идиот, у тебя осталось, болван?
- А-а-а!! Не бей, папа!!
- Никакаго зоопарка. Никаких гостей. У тебя никогда не будет дня рождения. Весь праздник я проведу с этим идиотом... У тебя было два яблока. Зина, у нас есть яблоки? А что? Давай морковки... У тебя было две морковки, сукин ты сын. Я отнял... Дай! Дай! Идиот. Это арифметика. Я отнял у тебя одну и сожрал... Вот... Хрум-хрум... На, смотри...
- Гриша, она немытая.
- Ничего. Пусть он видит. Я сожрал с землей одну морковку. Сколько у тебя осталось?
- Яблок?
- Морковок!!!

Всхлипывание.

- Посмотри. Сколько грязных морковок осталось в твоих грязных руках?
- Одна-а-а-а-а...
- Правильно, сынок... А теперь возвращаемся к яблокам.
- А-а-а-а! Папа, не надо!
- Гриша, не надо.
- Не реветь! Отвечать! У тебя было два яблока.
- Гриша, умоляю!
- Надо! Этот идиот с морковками ответил правильно, значит, есть надежда. Я развиваю у него абстрактное мышление. У тебя было два яблока.

Дикий рев. А-а-а! Не надо!

- Гриша, не надо.
- Или он не будет идиотом, или он не вырастет вообще. У тебя было два яблока.

А-а-а! Ревут все.

- Тишина! Весь дом молчит. Не подсказывать. Я, твой папа, отнял у тебя...

А-а-а! Все ревут.

... одно яблоко из двух (перекрикивая рев). Я, твой отец, подкрался и из твоих двух яблок отнял у тебя одно... (Рев стал таким, что в стены застучали, ) Ну, хорошо... Ты мне сам дал одно... Сколько у тебя осталось?
- (Тихий шепот): Одно.
- Значит, теперь у меня сколько яблок?
- Одно.
- У тебя сколько яблок?
- Одно.
- Давай их съедим?
- Давай...
- Но яблок нет! Жрать нечего! Это и есть абстрактное мышление!

(с) Мих. Жванецкий
ЗЫ: Выделено мной

Ходи один (название сам придумал)

Как быстро мы прошли путь от тирании полицейской к тирании хулиганской.

В свободных человечьих стаях сама собой образуется диктатура: в тюрьмах образуется диктатура, в обществе образуется диктатура. Как спасение от крови и как путь к крови.

Естественным путем, совсем по Дарвину. Видимо, это самое простое и быстрое для толпы. Как странно: когда поступаешь, как понимаешь сам, меньше ошибок. Как ввяжешься в толпу, как помчишься вместе со всеми - и морду набьют, и спина в палках, и настроение подавленное.

А один пойдешь - и поразмышляешь, и отдохнешь. и девушку найдешь одинокую, размышляющую. И сорвешь с нею цветок, и сядешь вдаль глядеть молчаливо. И чем дольше будет молчание, тем сильнее будет симпатия: не слова соединяют. А если повезет, ее руку, как птенца, накроешь и чуть прижмешь, чтоб не обидеть, а почувствовать.

И шелк почувствуешь, сквозь который она проступает.
Так создана, что сквозь одежду проступает.
От тебя требуется смысл за словами, а от нее - нет.
У нее он во всем: в движении, в покое, в голосе, в молчании.

Ходи один. Одному все живое раскроется.
Одному написанное раскроется. Один - размышляет.
Двое - размышляют меньше.
Трое совсем не размышляют.
Четверо поступают себе во вред.

Смотри, как одиночки себя поднимают, кормят, одевают и этим страну поднимают и еще другим остается. А коллективы только маршируют.
Старики же толпой не ходят.
И над землей, и над могилой, и над колыбелью стоим в одиночестве и, видимо, стоять будем.

(с) Мих. Жванецкий

Сообщение было изменено 21 февраля 2012 в 14:37

Бояться не надо!

Ну вот прошел еще один год. Опять доверились и опять опоздали.

- Как ваше мнение?
- А черт его знает.
- Что может быть?
- Все может быть.
- Что делать?
- Давай так: СТРАХ ИСПЫТЫВАТЬ МОЖНО, А БОЯТЬСЯ НЕ НАДО.

Хватит цепляться за эту жизнь. Как мы убедились - в ней ничего хорошего. Несколько раз вкусно, несколько раз хорошо. И это все.

Любое правительство либо нас сажает в помои, либо мы его сажаем туда. То есть оно нами руководит оттуда. И даже не руководит, а посылает и отнимает.

Что там было в этой жизни? Я вас спрашиваю, что там было в этой жизни... Много разной водки, поэтому ничего вспомнить невозможно...

- Миша, как вы меня не вспоминаете, мы же в поезде литра три выпили...
- Поэтому и не вспоминаю, сынок.

Ибо, как радость, мы пьем истово, до состояния ликования; как горе - пьем до состояния заглушения...

Да. Этого жалко. Водки с друзьями жалко. Водки на кухне, беседы рот в рот жалко. Любви на подоконнике жалко. Это только мы, это только у нас: лампочку в парадной хрясь и любишь, как ротный старшина, как бездомный кот, горящий изнутри. Любви жалко, выпивки жалко. Возвращений. Блудных следов своих путаных с другом вдвоем мокрым утром туманным, нелетным, милицейским жалко...

Снега жалко тихого в лесу, шапочки меховой и личика под ним румяного, глазастого, переходящего в ножки нежные, скрытые под джинсовым панцирем...

Жалко. Да... За всю жизнь, за все годы, за все жизни моего деда, прадеда, отца, отчима, второго отчима и меня - ни одного толкового правительства.

Оно что, присуждено? Оно что, там глубоко наверху решено, что мы должны мучиться?

Клянусь, из взаимоотношений с властью вспомнить нечего. Ну нечего! Отнять и послать. Послать и отнять. И из нас же! Из нас же!! На моей жизни, из того, что я помню, никогда не мог сказать, что эта компания откуда-то приехала. Ну рожи прошлые мы же все помним! Ну, еще раз напряжемся: рожи, те, что у киоска с утра, те и там, наверху. Как эти не могут двух слов связать, так и те. Эти - глаза маленькие, лицо большое, идей нет, и те - глаза маленькие, лицо большое, идей нет... Эти думают, чего бы с утра, и те... Ни разу никто не сказал правильно по-русски. Все через мат. Я сам матом могу. Все мы матом можем. И чего дальше?

Сейчас некоторые наши из оголтелых кричат:

- Лучший генофонд уничтожен! Мы нашли виноватых! Давай за нами!

Куда ж за вами, если лучший генофонд уничтожен. А вы тогда кто? За вами пойдешь, опять морду набьют. Где же найти приличный генофонд? Куда деваться человеку не совсем здоровому, но тихому и порядочному?

Почему у нас старый от молодого мозгами не отличается - вспомнить нечего. Что-то есть типа мелочи в кармане: сырки в шоколаде за восемнадцать копеек, пол-литра за три шестьдесят две, фруктовое эскимо за восемнадцать копеек. И только древние старики помнят по-крупному: глубокое и постоянное изменение нашей жизни к худшему. То есть непрерывное улучшение, приводящее к ухудшению жизни на основе строительства коммунизма, развитого социализма и недоразвитой демократии с нашим лицом.

Пишите мемуары. Мат, стояние в очередях, ожидание в приемных, долгие, бессмысленные разговоры с вождями и кипа собственных жалких заявлений:

"Прошу не отказать", "Прошу учесть", "Прошу обратить внимание", "Прошу выделить", "Прошу похоронить"... И такая же дурная резолюция в левом углу:

"Иван Васильевич, при возможности прошу изыскать".

А я мать его в гроб!

Давай вспоминать дальше, чтоб оправдать неистовое стремление к этой жизни. В тридцать лет начинается поправление резко пошатнувшегося здоровья на фоне непрерывного уменьшения выделений на медицину.

- Вам надо на операцию. Собирайте вату, бинты, шприцы, капельницы, гималезы, гидалезы, банку крови. Лежите с этим всем. Мы вас разрежем и поищем внутри. Нам тоже интересно, отчего вы так худеете.

Полная потеря интереса к своему здоровью со стороны больных и врачей сделала нас одинаково красивыми. Про рты я рассказывал, творожистый цвет кожи упоминал, запах изо рта описывал. Сутулая спина и торчащий живот дополняют внешний облик строителя коммунизма.

Что ж, я так думаю, цепляться за эту жизнь. Когда и как мы переживем сегодняшних начальников, чтоб увидеть светлую полоску, я уж не говорю - почувствовать...

И так тонко складывается ситуация, что при гражданской войне мы опять будем бить друг друга: то есть беспайковый - беспайкового, низкооплачиваемый - бесквартирного, больной - больного. Ведь все мы и вы понимаете, что до них дело не дойдет и дачу их не найдешь. И опять дело кончится масонами, завмагами. армянами и мировой усталостью, которая и позволит всем вождям от районных до столичных снова занять свое место. Что они немедленно сделают с криком:

"Дорогу пролетариату! Народ требует! Народ желает, чтобы мы немедленно сели ему на голову!" А мы с вами расчистим им путь своей кровью. Такие мы козлы, не умеющие жить ни при диктатуре, ни при демократии.

- Не готовы наши люди, - говорят вожди. - Не готовы! Жить еще не готовы. Помирать не хотят, а жить не готовы.

Вот я и предлагаю: не бояться помереть в этом веселом и яростном мире. Врагов не бояться. Кто бы ни пришел - уголовник или патриот, вождь или сексот. Кто первый ворвется в квартиру - он и перевернется. Свобода стоит того, а эта жизнь того не стоит. Мужество рождается от трусости. Первый пострадает, второй задумается.

И меньше сидеть дома. Легче идти на контакты. Настало время контактов и политических знакомств. Искать своего, порядочного, которому тоже жалеть не о чем. Искать легко - по лицам. У порядочных есть лица, у непорядочных и там и там вместо лица задница... И сходиться.

Все уже ясно. Когда появится правительство, удовлетворяющее нас, - нас не будет. Когда появятся законы, разрешающие нам, - нас не будет. А когда они войдут в действие - и детей наших не будет.

Поэтому первое. Свалки не бояться - тогда ее не будет. Землю брать - тогда она будет. Свободу держать зубами. Вождей, живущих с нами параллельно, угробивших нашу юность, - давить. И ничего не бояться. Хватит кому бы то ни было когда бы то ни было распоряжаться нашей жизнью. Каждый сам знает, когда ее закончить.

(с) Мих. Жванецкий

Человек

Человек может работать потрясающе и бесконечно.
От рассвета и до заката. Становясь все красивее.
Человек в одиночку может строить дом, возделывать сад, цветы, овощи, добывать материалы, перевозить их на себе.

О! Как он может работать, строя себе дом, баню, огород!
Весь день будут слышны визг его тележки, врез топора, скрежет труб.
Один в бесконечном труде.

От вырастания дома, от вырастания сада, от вырастания животных, от бесконечного труда он становится все лучше, все нечувствительней к усталости, все интеллигентней.
И тут его начинает желать земля. Цветы отдаются только ему.
У плохого человека они не цветут.
Деревья признают его руку, животные идут на его голос.
А он уже не боится металла, не боится машины.
Кран, труба, поршень становятся родными.
Руки начинают чувствовать металл, гайку, сгиб и могут повторить, как было, и повернуть по-новому, сделать воде удобно и сделать крыше удобно, и фундаменту сухо, и дереву влажно.
Руки становятся очень твердыми и очень чувствующими.
Тело не так сильным, как приспособленным.

Когда можешь поднять то, что захочешь, и верно оцениваешь вес.
Руку точно продолжает топор, ключ, мастерок.
Все отполировано. Рукоятка входит в пальцы без зазора.
Сильны те мышцы, что нужны для работы.
Может даже выпирать живот от обильной рабочей еды.
Он не мешает.
У хорошего хозяина он есть всегда.
Вначале пропадает брезгливость, потом уходит усталость, потом раздражение, и появляется техника.

Кельма, полутерка, сокол приросли к рукам, голова освобождается от того, что делаешь, место тактики занимает стратегия.
Ты уже можешь осуществлять идеи.
Сначала чужие, потом свои.
Новая работа начинается с расспросов.
Всегда найдется человек, который что-то подобное делал.

Человек человеку - совет, способ и инструмент, и все становится понятным, все возможным.
Все распадается на простое. Кто делал - не соврет.

А то, что ты делаешь для себя, будет стоять, пока ты жив.

С твоей смертью начнет умирать все, что ты поднял.
И никакие дети его не спасут.
Оно может умирать медленно, но умирать будет, пока кто-то не расспросит людей и не начнет сначала.

И снова пройдет все пути развития: незнание, знание, брезгливость, усталость, раздражение, умение, техника и красота.
Твои животные родят ему детенышей, твой дом покажет ему себя, вода потечет снова, его оставят усталость и сон.
Он будет строить для себя, чтоб отдохнуть, чтоб поспать, чтоб подумать на старости лет, но ни спать, ни размышлять в покое уже никогда не будет.

Всё, как и дети, уходит вперед, ничто к тебе не вернется в старости.
Лишь люди будут у тебя учиться и запомнят тебя.
И странно. Всем, что ты создал, ты не воспользуешься никогда.

(c) Мих. Жванецкий

Сообщение было изменено 22 февраля 2012 в 02:25

Мне весь мир показался однажды
Нарисованым и нереальным
Начиная с привычных пейзажей
До созвездий немыслимо дальних

Образ мой как частица картины
Будто где-то вверху так хотели
Синеглазый и русый мужчина
Этот дух будет жить в этом теле

И с тех пор не даёт мне покоя
Мысль о том, что я даже не знаю
Где, зачем и вообще кто такой - Я
Где тот Я, что мной здесь управляет